Напишите в комментарии к этой записи номер наиболее понравившейся вам работы. За себя не голосуем, не подбиваем других голосовать за вас - кому нужна такая победа?
Также помните, что фикрайтер - личность творческая и очень ранимая, не можете сказать ничего хорошего - лучше промолчите.
Пейринг: Амаймон/Шиеми.
Написано на арт и песню.
У старшего брата на столе – куклы.
Фигурки людей, что размером не превышают ширину ладони. У них гипертрофированные головы и глаза, яркие одежды, а тоненькие их ручки сжимают игрушечные катаны. Шеи и ноги у них не гнутся, фигурки тверды, как камень, хоть и бьются подобно стеклу, соприкасаясь с полом.
Старший брат с ними не играет – ему, кажется, доставляет удовольствие собирать их перед собой и просто на них смотреть. Амаймон тоже смотрит, смотрит и думает, что они такие же разноцветные, как леденцы, которые он распихал по карманам. Но они не двигаются, и они холодны, как лед, когда их сжимаешь в руке.
То ли дело кукла живая. Мягкая, а под кожей, стоит продавить ее ногтем, - настоящая, теплая кровь. У этой куклы волосы, как сахар, и маленькие, чумазые ладошки. Амаймон видел, как она копалась в земле, и та забивала собой колеи, которыми человеческие ладони расчерчены.
Когда он вышел ей навстречу, катая за щекой кисло-сладкую конфету, девчонка вздрогнула и нахмурилась, но кричать не стала, только медленно, опасливо отвела от влажной земли руки, вся напряглась, готовая, если понадобится, вскочить и бежать без оглядки. Он вышел и напоролся на ее страх, как на заросли терновника.
Страх – весьма неприглядная эмоция.
Эта кукла еще не понимает, как хорошо кому-то принадлежать. Он, в отличие от брата, со своей куклой бы играл.
Ей бы увидеть все перспективы такого союза. Вместо этого вся ощетинилась изнутри, а в уголках глаз - капли воды. Это слезы, люди плачут слезами, соленой водой, когда им что-то не нравится. Хотя такая кукла, думает Амаймон, должна сиропом сладким плакать, не иначе, поэтому он сплевывает конфету в ладонь и чиркает ногтем по щеке девушки, собирая слезу. Та в ужасе отшатывается, неуклюже падает на спину, и страх ее хорошенькое личико совсем уж не красит.
Соленая.
Ему ничего не стоит сделать так, чтобы у ней взгляд заволокло туманом, ослабли руки и ноги, а страх схлынул, подобно румянцу, с ее лица, оставляя место безразличию. Сердце под тонкой тканью кожи бьется спокойно, ровно. В пустых глазах - бесконечность. Амаймону кажется, что сейчас она похожа на одну из тех кукл, что замерли, выгнув стройные ножки, на столе у брата.
Да и разбивается она так же легко, как они - мелкие, твердые игрушки. Только не о землю, а об чужие руки - ее кожа когтями разрывается легко, как марля.
Теперь кукле придется остаться с ним, потому что он завладел ее сердцем. Оно влажное, алое, как диковинный цветок, взросший на раскаленных углях преисподней, не иначе. И обжигает ему ладонь сквозь перчатку.
Только кукла без сердца, оказывается, не работает.
Текст 2.
Пейринг: Джизоу/Мамуши.
Написано на тему.
Этот огонь, не опаляет волосы, от него не исходит тепло или жар. Он синий, и, как и положено синему пламени, холодный, но опасный. Этот огонь кажется не страшным, если не смотреть на искалеченные тела священников, и не слышать их истошные крики и мольбы о помощи. Мамуши не знает, что ей делать, она сидит, забившись под скамью, и до боли зажимает руками уши, только чтобы не слышать. Кажется еще немного, и молитвы раскаленным железом вопьются в её сознания, оставляя за собой неизгладимые начертания. Она видит, как замертво падает старший сын семьи Шима, как мучительно умирает глава семейства Миву, видит, и не может закрыть глаза. Еще немного, и наступит тот момент, когда сознание само прекратит свою существование, самоистребиться, дабы не мучить себя этими картинами.
В какой-то момент, на глаза ложится что-то теплое, и картины исчезают.
“Не больно даже. А они кричат,”- почему-то, кажется, что это именно смерть, и именно такой она должна быть. Ласковой, неожиданной, и главное, совсем-совсем безболезненной.
“Как сон,”- думает девочка, уже готовая и правда провалится в Морфея, пусть он и языческое божество. Во сне ведь нет этого пламени, нет огня.
- Гадюка, ты помирать здесь что ли, собралась?! Вылазь давай.
Смерть, почему-то, говорит знакомым обезьяним голосом, громким и наглым. Смерть тянет её куда-то, наверное в пустоту, не открывая глаз. От неожиданности Мамуши наступает на собственные волосы, и чувствует боль. Это не правильно, она же умерла, а там боли не должно быть. Какая неправильная смерть.
Но в пустоте есть не только боль, туда приходят и крики, и грохот, и что самое странное, прохладный ветер. Смерть открывает глаза, и Мамуши видит привычный двор, и храм. Только вот огонь здесь не такой как раньше, он синий. Синий и злой.
- Бежим, эй, не тормози!- девочку трясут за плечо, и вновь тянут. Она оборачивается, и вместо смерти, видит семейство обезьянок. Точнее это совсем не обезьяны, это перепуганный до смерти маленький Кинзоу, и взлохмаченный, скорее как воробей после отлично драки, Джизоу. Он мертвой хваткой вцепился в её плечо, а второй рукой держит младшего брата. Мамушки никогда не видела его таким, даже когда они дрались, даже когда чужие мальчишки начинали кидаться камнями в храм, глупые дети. У Дзюро серьезный взгляд, такой бывает у взрослых, когда они, чем то опечалены но не могут показать это. В темных глазах отражается пламя, синее и красное, и Мамуши, вообще-то, понимает его. Там, в храме, он наверняка видел смерть брата, наверняка боялся, наверняка… Но все равно забрал её, от смерти.
Девочка кивает, и послушно шагает за ним, не пререкаясь и не обзывая. Мамуши доверчиво сжимает ладонь, и думает, как глупо считать его смертью. Смерть она ведь страшная. А ей, рядом с ним, совсем не страшно.
***
- Гадюка, ты помирать здесь что ли, собралась?!- Мамуши улыбается сквозь слезы и кашель, и сильнее хватаясь за Обезьянку. Синее пламя, беснуется уже не вокруг, а под стать в её сознании, но сейчас оно совершенно не опасно.
- Как тут помрешь, если ты постоянно отбираешь меня, у неё из под носа.
Голосование продлится до 9 октября, 20:00 по Москве.